поиск по сайту
05.07.2022
ВЛАДИМИР КРЮКОВ
ПАМЯТЬ КАК ИНСТРУМЕНТ ПЕРЕЖИВАНИЯ
 
О стихотворениях, написанных после книги «Белый свет» (2017)

МИБСЯ ещё застал время, когда излишнее внимание к быту было предосудительным. Высмеивали обывателей – тех, кто любовно обустраивал свое место обитания. Якобы уютный быт мог удержать человека от духовных устремлений, а дальние дороги, наоборот, могли в этом помочь. Я полюбил и Визбора, и Якушеву: «Милая моя, солнышко лесное», «Ты – моё дыхание».
Но я странным образом (а может быть, естественным) совместил любовь к путешествиям и к родному углу. Здесь, в этом приятии самого повседневного окружения мне очень помог Александр Кушнер.
Так же, как храня верность завету «возьмемся за руки, друзья», я вполне совместил это с романтизмом Гумилёва – независимым, одиноким.

Хочется рассказать, что чувствовал раньше. Но ощутить заново то, что восхищало, волновало – теперь не получится. Вот задача: восстановить, что именно и как именно волновало. В мои сегодняшние годы главным инструментом переживания стала память. Именно она выстраивает картины в сновидениях. Никто не сравнится в русской поэзии с есенинской живописностью, но никто не мешает держать её ориентиром.
Ну а самое главное для меня сегодня, чтобы эти стихи не стали изобретёнными, головными. Ведь тогда и эмоции будут придуманные, не органичные.
 
* * *
 
                                Августу 1968-го
 
Вновь во сне своенравная эта река.
Рядом с нашей стоянкой шумит перекат.
 
И опять и урчит, и бормочет Казыр,
повторяя нам, скажем для рифмы, азы,
а вообще-то напоминая:
это время прекрасное, помни его,
может, лучше не будет вообще ничего.
Может, так – я и вправду не знаю.
 
Эти дни, когда небо сияло, когда
Невозвратно летела, сверкала вода
Чудно, невыносимо сверкала!
Я проснулся и понял, что сердце во сне
Побывало в немыслимой той стороне,
Где остались высокие скалы.
 
И трепещет как там поутру
Трепетала листва на ветру.
 

* * *

И странное чувство меня опять
не в первый раз посетило,
когда покажется: время вспять
отправилось, поворотило.
 
Туда, где вешней траве сродни
в те дивно юные годы
мы вслух читали «Труды и дни»
мудрого Гесиода.
 
И где луна глядела в окно,
чему не мог помешать я
и было ей увидеть дано
нагие наши объятья.
 
Я тоже вижу, но вот беда –
в размытом, неверном свете.
Похоже, там уже никогда
и никого не встретить.
 
Звучат какие-то голоса
то ближе, то глуше, тише,
мне незнакомые, я и сам
уже не хочу их слышать.
 
И этих песен я не пою,
и эти не знаю лица,
и никого там не узнаю,
и значит: пора возвратиться.
2018 – апрель 2019
 
В 2016-м я был гостем в семье моего бывшего ученика из деревни Монастырка. Уже много лет Юра и Эмма – граждане Германии. Марбург был в числе городов, которые мои друзья решили мне показать. Они знали, что их гость любит Пастернака и знали, что в этом городе есть улица, которую назвали его именем. Здесь, на окраине, он снимал комнату, добираться до университета было далеко. Пастернак в своей прозе написал, что город почти не изменился со времен учившегося здесь Ломоносова. Похоже, он таков и сегодня. Англо-американские бомбардировки обошли его стороной – здесь не было военных объектов. С высоты открывается замечательный вид на сотни черепичных крыш. А внизу, на такой же старинной площади, мы зашли в кафе. Здесь, пока мы ждали, когда подадут кофе, на меня внимательно смотрел большой сенбернар. Я попросил разрешения (в Германии без разрешения нельзя) сфотографироваться рядом с ним на память. Ничего я писать не собирался, но вот в декабре 2021-го как-то само собой в два дня (редкий для меня случай) сочинилось стихотворение. Вот оно.
 

МАРБУРГ
 
Улица тихо взбирается в гору –
Это и есть Pasternakstrasse.
Это и есть тот самый город,
Где разыгрались такие страсти.
Камень лестниц, длинные шпили.
Тут когда-то жил Ломоносов.
Весело вспомнить: и мы здесь пили
Кофе в память великих россов.
Время жить принуждает наспех.
Как удержать что дорого-мило?
Но засыпая, я вижу нас всех,
Даже Бориса и Михаила.

 

Я всегда хотел опираться на классическую традицию. И всегда понимал, понимаю: чтобы обрести новое качество, нужно традицию ломать, не пугаясь эклектики, небрежности, даже косноязычия. Вот этого мне было не дано. И теперь уже такого слома (пусть в хорошем смысле) не случится. Да, новое слово и новый образ могут быть смелыми, броскими, громкими — против старых и стертых. Но часто оказывалось, что за этими смелыми словами не было ничего, кроме звука.
Остаюсь одним из прилежных учеников в школе русского традиционного стихосложения и традиционной эстетики.
Тут тоже есть над чем работать. Как важно для узнаваемости и неповторимости найти свою интонацию. Но она не явится сама собой, это результат большой работы. Но зато потом Мастер слова достигает такой достоверности интонации, что ты чувствуешь: он обращается именно к тебе. И это не кажется, так оно и есть. И я в своих опытах пытаюсь приблизиться к этому, насколько возможно, насколько в моих силах.
 

* * *
Ветер сдувает рубаху зноя,
облепившую тело,
и наступает время иное.
Прошлое – отлетело.
 
Благостен день, неописуем,
длись, бездумная нота.
Ничего не прожито всуе,
всё это для чего-то.
 
Не напрягай напрасно извилин, 
не умножай мороки.
Нас уже взвесили, раскроили, 
нам отмерили сроки.
 
И наступает время иное –
прошлое отлетело.
Время воздуха? перегноя?
Наше ли это дело…
 
Канет туда, откуда явилась
жизнь, что была легка мне:
да, я не отбывал повинность,
не перекатывал камни.
 
Не выматывался на пределе,
не торчал, где опасно.
Но, слава богу, был не при деле – 
отлученным от паствы.
 
Вот оно –  время моё благое
с новой, глядишь, удачей. 
Будет неведомое другое.
Будет как-то иначе.
26.07.19


Вещи долговечнее людей. Вещи из повседневности вполне естественно и успешно становятся предметом поэзии, что доказал Кушнер. Недавно старая подруга подарила мне совершенно шикарный большого формата альбом для фотографий. Снимки там могут располагаться в заданной тобой композиции под прозрачной клеящейся пленкой. Когда я начал их размещать, пришли вот такие стихи.
 

СТАРЫЕ СНИМКИ
 
Я смакую медовые пряники
с молоком. Балдею от Пресли.
Вот мы тушим огонь не торфянике,
он опять за своё – хоть тресни.
 
Боря хвалится классными ластами
Даст поплавать – не жмот, не жила.
Эта девушка смотрит ласково
и влюбленно. Ей-богу, было.
 
Вот в стаканах – кофе с цикорием.
Эти, с краю, грустны ребята.
Предстоит отчаливать вскоре им
не прощаясь и без возврата.
 
Спирт «Рояль». Ну так что ж: налей его.
Причастимся, друзья-собратья,
доброй памяти Менделеева.
Всех потом не смогу собрать я.
 
Даты, надписи полустертые.
Но как близко и рядом, Боже!
Все со мною – живые и мёртвые,
И сегодня живые всё же.

 
Снова возвращаешься к тому, что пытался понять в юности. Откуда этот интеллигентский комплекс вины перед народом? Да и сам-то я какой интеллигент? Не слишком ли возомнил о себе? Но вот как-то получилось, что оторвался и от рабочего, и от крестьянина. А тогда принято было считать, что народ лучше, мудрее, глубже этой межклассовой прослойки. Я ещё застал фильмы, где старый рабочий терпеливо и ласково учит жизни образованного молодого человека, не умеющего понять её глубинной тайны.
И только жизненный опыт позволил усомниться в наличии этой высшей мудрости. И постепенно показалось мне странным, что образованность не стала необходимым качеством вообще всякого нормального человека. Она как-то признана для народа не обязательной. Но ведь правда же, что ты находишь большее понимание с рабочим человеком, читающим Чехова, чем с тупицей, не желающим ничего знать о культуре. И творческое отношение к материальному труду вполне соотносимо с твоими творческими занятиями. Вот что сложилось на эту тему.
 

* * *
                                             Борису Былину
 
В детстве виделось то, что у всех на виду,
Подрасту – и другое прибудет.
Вот открылись и мне на каком-то году
Всяких славных ремёсел люди.
 
Я любил глядеть, как у них в руках
обращались ветки в корзину,
и печально зная, что мне никак
сделать это невообразимо.
 
Как легко ты, Борис, выбираешь пазы
у звенящих брёвен сосновых, 
ну а мне так непросто даются азы 
этой плотницкой верной основы.
 
Ну да ясно: мы принадлежим
К разным стратам, различным кастам.
Ни к чему прилежание, строгий режим –
Нет, не быть мне таким рукастым.
 
В нашем старом посёлке остались дома – 
на карнизах резьбе больше века.
Вот бы строки мои – как меня терема – 
так расстрогать смогли человека. 


Мне всегда были чужды так называемые «лирические герои». Помню, на университетском лито благообразный первокурсник в приличном прикиде бодро читал: «Я прошёл четыре моря, Пережил немало горя, Предо мной вставали скалы, И страшили их оскалы». Я расхохотался так, что самому стало неловко. Теперь, с годами, мне и подавно не нужны какие-то герои, которые будут говорить от первого лица. Нет, от первого лица буду говорить я сам – и не должно быть никакого несоответствия между мной и стихотворением. И дальше между стихотворением и читателем. Так, по крайней мере, мне бы хотелось. И разгадывать ничего не надо.
 

* * *

Отчего же сегодня не быть тишине
содержанием целого дня?
Это дело хорошее, это по мне,
это всё в руках у меня.
Да, любил я когда-то словами сорить,
и совсем ни о чём говорить.
Но прошли эти глупости, эта пора
неизбежная, впрочем. Сейчас
я не тот, что вчера и слова – не игра.
Я теперь люблю помолчать.
 
* * *

Во сне мы были у реки.
Уже я знал: ты не живая,
и потому твоей руки
коснуться медлил, ожидая
 
почувствовать своей рукой
тот самый залетейский холод
над этой странною рекой
тягучей, тёмной, словно солод.
 
И что-то я тебе сказал,
и даже повторяю снова,
гляжу в холодные глаза,
и ты в ответ, в ответ – ни слова.
 
Твоей пугаюсь немоты,
и понимаю я внезапно,
я понимаю: видишь ты
моё неведомое завтра.
 
Но ты не скажешь…


Вспомнить и остановить мгновение. Сейчас все они кажутся прекрасными, а ведь были вполне обыденными. Они прекрасны, потому что неповторимы. Читая жизнеописания больших людей, видишь там взятые вершины, провалы, короче, события. Оглядываясь назад на свою жизнь, отмечаешь, что всё там более-менее ровно, местами ямы, местами холмы, но в целом без особых катаклизмов. Однако с удовлетворением отмечаешь, что в том потоке повседневности надо было иногда делать свой серьезный выбор, и ты делал его правильно.
 

* * *
 
                         Стасу Божко
1.
Покладистей и покорней
учили нас быть когда-то
и всех с работы поперли
читателей самиздата.
 
Печально? Да ну, едва ли,
ведь наша молодость с нами:
рубили, пни корчевали
и ветки швыряли в пламя.
 
И что там ни говорили,
клеймили даже и крыли,
над нами «Аве, Мария»
свои расправляет крылья.
 
2.
Не ждали рая впереди,
и ни на что не уповали.
Рубаха, тесная в груди,
с подвёрнутыми рукавами.
 
Рука покуда не слаба,
топор – не мяч в Уимблдоне,
и утираешь пот со лба
обратной стороной ладони.
 
Но вот усталости волна
с рабочего уносит круга,
я слышу монологи друга,  
завидую, ему дана
 
высокая небрежность речи
естественная, как дышать…
И нашей жизни скоротечность
не хочет принимать душа.
 
 
ПЛОЩАДЬ КИРОВА
 
               Памяти Володи Крамаренко
              (Вальдемара Крамера)
 
Забавная площадь, где справа налево
И слева направо идут трамваи.
Захочется ли среди их распева
И скрежета здесь посидеть? Едва ли.
 
И правда, кто же тебя неволит.
Но отчего я внезапно замер?
А это, знаешь, не оттого ли,
Что возникает перед глазами,
 
И утвердившись вполне, предстанет
Невзрачный дом под шиферной крышей.
 Сейчас уже от него следа нет.
Да нет же, вот он – живёт и дышит.
 
Встречай же, Крамер, товарищ старый,
Картошку ставь на плиту, а эту
Бутыль на стол. И давай к ней тару,
Врубай испытанную «Комету».
 
Приют наш был уже не избою,
А чуть ли не славным английским клобом.
И полупридуманные изгои –
Мы подражали высоколобым.
 
Но где звучали битлы, стаканы,
Где поминали тех, кто в опале,
Там расставляло время капканы,
Куда в итоге мы все попали.
 
Какие счеты или обиды, 
Когда скрежещут, поют трамваи?
А ты стоишь с потерянным видом, 
Не сразу этот мир узнавая. 
Октябрь 2021


Реальность мировой культуры, мне кажется, такой же источник для творчества, как реальность окружающей жизни. И можно представить её такой же осязаемой, как повседневный предметный мир. И только для тех, кто хранит незамутненную самобытность, культура не только не нужна, но и вредна как помеха. Им легче без этой поклажи.
 

* * *
                    Андрею Бяликову
 
Беспечные барды – поэты,
Ваганты – весёлые люди
Когда-то по белому свету
Бродили. Их больше не будет.
 
То время уже откололось
Как айсберг, растаять готово…
Но есть человеческий голос,
И есть сохранённое слово.
 
Какие волшебные вещи!
Как будто вернулись ваганты!
И вот уже слово трепещет,
Живёт на губах музыканта.
 
Стучат и поют тамбурины,
И звуки столетья забыли.
Для нас они были творимы,
И нам предназначены были!
Март
 
* * *
 
На вопрос, как дела у него,
Человек отвечал: «Ничего.               
Только старость никак не проходит».
Так сказал, улыбаясь, Толстой.
Да вопрос-то и вправду простой,
Вроде как о семье, о погоде.
 
Я великому старцу вослед
Одолел много зим, много лет,
Оценил гениальность ответа.
Не проходит… А что, разве есть
Варианты какие-то здесь?
Все мы знаем, чем кончится это. 


Ниже – последнее по времени стихотворение, которое кажется мне состоявшимся. Мне хотелось, чтобы его прочитал Кушнер. Тем более, что то, о чём написано, происходило в тот август, когда мы с Глебом навестили мою дочь (его сводную сестру), навестили и Кушнера. Александр Семёнович ответил на письмо, похвалил удачную картинку моря и побережья, отметил неудачную строку, я с ним сразу согласился, заменил.
 

ФИНСКИЙ ЗАЛИВ. 2018.

Оллила – это финское имя поселка
В сорока километрах от Санкт-Петербурга.
Нынче Солнечное – вполне по-советски.
Но ей-богу, не в этом, не в этом дело.
 
Дело в том, что, когда, оставив машину,
Хвойным мелким прошли перелеском,
Нам открылось и сердце растормошило
Море с его независимым плеском.
 
Здесь вошли в воду большие камни,
Часть осталась на полосе прибоя.
Так валуны и волны веками
В дружбе и споре между собою.
 
Это дюны? Давай назовём это дюны.
Как спокойны они и как величавы,
И бессмертны и, видимо, вечно юны.
Ах, какие банальности, боже правый.
 
Ну и пусть я пока побуду акыном,
Если слова нет точнее и ближе,
Если рядом дочь моя с моим сыном,
Я их вместе едва ли еще увижу.
 
Потому что уже схожу с круга,
Потому что взрослые мои дети
Далеко живут сейчас друг от друга…
Ну а, впрочем, чего не бывает на свете.
 
И летела собака краем залива,
Одурев от радости и свободы.
И как та собака я был счастливым…
Невозвратные прокатили годы.
 
Но и даже сейчас, навострив ухо, 
В шуме крон своего сибирского бора
Различу известным цветным слухом
Плеск, сияние. Синюю даль простора.
18.02.2022.


P.S.
Большая часть стихотворений публикуется впервые, некоторые были напечатаны ранее в журналах «Звезда» (Санкт-Петербург), «Сибирские огни» (Новосибирск) и «Начало века» (Томск).

Об авторе:

ВЛАДИМИР МИХАЙЛОВИЧ КРЮКОВ – томский поэт и прозаик, журналист, публицист, правозащитник, член Союза российских писателей. Живёт в селе Тимирязевское Томской области.
Владимир Крюков родился 11 апреля 1949 года в селе Пудино Парабельского района Томской области.
Автор сборников стихов «С открытым окном» (Томск, 1989), «Созерцанье облаков» (Томск, 1994), «В области сердца» с предисловием А. Кушнера (2005), «Стихотворения» (2009, премия Томской области в сфере образования, науки, здравоохранения и культуры), «…Вдруг скажется просто» (2013), «Белый свет» (2016), сборников стихов и прозы «Линия ветра» (1999), стихов и дневниковых замет «Жизнь пунктиром» (2007), книги рассказов «Мальчик и другие истории» (2013), «Заметки о нашем времени». Книга воспоминаний» (2014), «Заметки о нашем времени. Книга воспоминаний. Вторая часть» (2018), «Промежуток» (повесть и рассказы) (2019).
Владимир Крюков – автор совместной с А. М. Сагалаевым книги «Г. Н. Потанин: опыт осмысления личности» (Новосибирск, 1991), автор книги «Александр Адрианов. Последние годы» (Томск, 2004).
Занимается литературными поэтическими переводами.
Поэзия и проза Владимира Крюкова представлены в антологии «Библиотека томской поэзии и прозы» (том V, 2019). Стихи томского поэта вошли в антологию «Пламень. Современная русская поэзия» (Москва, 2009).
Лауреат премии Томской области в сфере образования, науки, здравоохранения и культуры (2009). В 2016 году Владимир Крюков со сборником стихов «Белый свет» стал лауреатом Второй Губернаторской литературной премии, победив в номинации «Поэзия».
Член Союза российских писателей с 1998 года.

Новые поступления литературы
Томск
Видеоресурсы
библиотеки
Новое на сайте
Дайджесты. «Этих дней не смолкнет 
слава!»
Культура Томска в годы Великой Отечественной войны

Брендовые праздники. Открытое 
первенство Зырянского района 
по конному спорту

Книга месяца. Опыт, заметки, мысли, воспоминания
Новинки–детям. Новогоднее чудо
Творческий калейдоскоп.
Владимир Тимошин. Смелей, поэты!
Голос читателя. Елена Клименко о творчестве Владимира Антуха
Книги-юбиляры. 30 лет повести 
в рассказах Бориса Климычева 
«Томские чудеса»

Книги ЛитРес. Читаем книги сибирских писателей с ЛитРес!
Полнотекстовые документы. 
Лушников С. В. Пятёрка по рисованию
Томск литературный. Николай Хоничев
Викторины. Удивительные сказки Александра Волкова
Виртуальные выставки.
«Время года – любовь»
Легенды и сказания Томского края. Селькупы, ханты, кеты
Календарь знаменательных дат
электронный каталог
События
23 апреля в истории Томска:

1. Рукавишников, Николай Николаевич -- 23 апреля 1971 года состоялся первый космический полет Н. Н. Рукавишникова в качестве инженера-испытателя космического корабля Союз-10. - До юбилея 1 год (интервал 5 лет), с даты события прошло 54 года
Счетчики
Яндекс.Метрика
С 01 мая 2016 года Вы наш 1606216 посетитель. Сегодня 588.
экология
Главная страница     Новости     Томск литературный     О книгах     Краеведение – детям     Ресурсы     Центр краеведческой информации     Брендовые праздники     Гостевая книга
история библиотек