С томским поэтом Владимиром Антухом я познакомилась в литобъединении «Томь», работавшем под руководством поэта Александра Казанцева при газете «Молодой ленинец» в 80-х годах ХХ века. Невысокий, белобрысый, мускулистый, спортивный ходок в синей «олимпийке». Глубоко посаженные глаза и длинный нос тевтонского рыцаря. Ироничная полуулыбка оживляла его продолговатое бледное лицо.

«Я, если не красив, не буду, значит, счастлив. Я знаю: мне в любви не повезет», – пророчил он смолоду, в глубине души надеясь, конечно, на обратное.

Володина мама, высокая статная Анна Васильевна Антух была строга, сына пасла и строила, не всегда понимая его порывы читать ночи напролёт и шляться по гостям.

Об отце у Володи есть жесткое, но выстраданное стихотворение:

«…Завтра он уйдёт в мороз.
Будет жить – не маяться?
Только пачка папирос
От него останется.

Не запомню в свете дня
Черт его лица.
Хорошо, что у меня
Не было отца».

Картошкой полны закрома.
Луна туалет освещает.
Два очкарика пьют за сараем
за то, что их жизнь небедна...
Елена Клименко

«Отблеск лун… Печальными пейзажами Цзян Ши-Лунь расскажет обо мне».

Сам рисовал, в основном, пегасов на полях рукописей да карикатуры в «литовские» стенгазеты. Как летописец «Томи» бережно собирал и хранил рукописи и собственноручно сделанные фотографии «литовцев». Если кому-то нравились его стихи, переписывал каллиграфическим летящим почерком.
Но сокровенные чувства и мысли доверял только дневникам. Одиночество стало его крестом, что, в общем, неудивительно для перестроечного времени, когда все мы пытались выжить.
«Я – волк», – однажды сказал он мне. – «Какой же ты волк?», – удивилась я. – «Маленький». «Маленький волк» – это меня умилило. Действительно, временами напоминал нелепого неправильного волчка из «Сказки сказок», который пел колыбельную младенцу вместо того, чтобы хватать его за бочок и тащить в лесок. Сидел, бывало, в углу гостиной ДТО, беззащитно сверкая толстенными стёклами очков. Вахтёрши Дома творческих организаций нервно реагировали на его волчью шубу, не желая пускать всяких таких «в храм искусства». Волчицей волку я не стала… Слишком он был ненадёжен.

С ноября 1985 по лето 1986 года я, Антух, Ирина Павельева, Михаил Орлов, Сергей Смирнов, Георгий Бородянский, Ирина Киселева, Сергей Сердюк, Николай Курочкин, Светлана Борзунова занимались в лито второго уровня при писательской организации «для неновичков в поэзии», которым до своего отъезда из города руководил Станислав Федотов.
Но казанцевская «Томь» Антуху была роднее, теплее, душевнее. Там он чувствовал себя своим. И всюду - на занятиях лито, на природе, на прокуренных кухнях главным нашим занятием, радостью и наслаждением было чтение и обсуждение стихов. При материальной нищете жили мы духовно богатой жизнью. Вслух Володя читал эмоционально, неоднократно побеждая в городских конкурсах.

«Судьба была ко мне строга, а я не возражал…», – писал он. И сам себя судил строже других. Годами мог шлифовать одно стихотворение, добиваясь точности слова, педантично переписывая и сохраняя варианты. Рабочее происхождение приветствовалось при организации публикаций и выступлений. Володя этим пользовался, но постепенно, по собственному признанию, стал сознательно отходить от принципа писать только то, что точно напечатают.
Увлечение переводами с грузинского в 1986 году наполнило новым вином старые меха, переплетая его собственные мотивы с подстрочниками Тамаза Бадзагуа, Гиги Сулакаури, Омара Турманаули.

«Ведь это след твоей скупой слезы моею, Гамлет, тянется щекою и прикипает к сердцу моему».

«Синих строчек сдержанный взмах.
Ближе всех, конечно же, дальние.
Я Вам напишу при свечах,
как во времена стародавние…».

«Что такое, что случилось в той избе?
Голубое было платье на тебе».

«Всё заметелено, всё заметелено
от Главпочтамта до площади Ленина.
Стелется, вьется шальная поземка,
чтобы шуршать под ногами без устали.
Рядом шагает шальная девчонка.
Может, счастливая. Может быть, грустная».

В юности любой факт биографии мгновенно превращается в поэзию.
Домашних телефонов у нас не было. Зато почта работала отменно – письма получали в день отправки. А если Володя звал меня на мамины булочки, то я заставала булочки тёплыми. Сначала просто обменивались информацией – что, где, когда. Постепенно возникла потребность делиться мыслями. Чувствуя себя перед листом чистой бумаги свободнее, даже встретившись на лито, спешили домой, чтобы написать письмо.

«Не лгите мне. Ничто неповторимо.
И в прошлом, как и в будущем – темно.
Я знаю сам, как ждать невыносимо
из Томска в Томск летящее письмо».

«Но в трубе в ненастный вечер,
нелюдим и независим,
вдруг затянет песню ветер
на слова сожжённых писем».

Время от времени я перелистываю подаренный мне Антухом сборник Фета 1912 года издания с аккуратно вклеенным посвящением. Символичен и другой его подарок – переписка влюблённых разных времен «Что движет солнце и светила?» Евгения Богата.
Мятущийся Антух мог быть веселым и общительным, шутил, писал эпиграммы. Но мог и внезапно замкнуться в себе. И ничем невозможно было его расшевелить. Бросаясь из крайности в крайность, то «запойно» бегал на лыжах, участвовал в соревнованиях по спортивной ходьбе, то вёл образ жизни совсем нездоровый. В нем жила подростковая раздвоенность: быть как все или позволить себе быть другим?

«Мы себя пытаемся понять, мы других пытаемся любить».

«На земле нам дорог каждый час.
Каждое мгновенье откровения.
Время не работает на нас.
Это мы работаем на время».

На заводе его дразнили шибко умным, на что он отвечал: «Был бы умный, на «Сибкабеле» бы не работал». Неся вдохновенный бред, иногда мы верили, что сможем найти своё золотое слово, иногда впадали в отчаянье. Особенно после обсуждений - суровых, без скидок на возраст и отсутствие филологического образования. Володя переживал, конечно, тоже.
Как писала о нем в дружеском шарже «литовка» Ольга Потешкина: «А обидите, стихи свои возьму и уйду красивою походкой, словно призрак лыжника во тьму».

Любимым мотивом Владимира была бессонница, потому что, несмотря на слабое зрение, он читал и писал, в основном, по ночам. Ведь днём «стройка, дойка, снег, назём». «А ночью со мною Гомер и Рубо, и «Пьяный корабль» Артюра Рембо» или «Я этой ночью новый путь пройду: от Рериха до Рокуэлла Кента».

Душевную опору Володя находил в прошлом – в своём детстве, в истории страны. Каштачные многоэтажки таяли в ночной мгле. За окнами маячили казачьи струги, проносились ямщицкие обозы…

«Чтоб в неведомых землях Тояна
город выстроить красен вельми,
сквозь седые разводы тумана
шли дощаники вверх по Томи»...

«Стоят в ночи безмолвны
и цедят пустоту
ростральные колонны
на Каменном мосту»...

«Был труден путь и долог,
но шла наверняка
через Тагильский волок
дружина Ермака»...

«Ой, богата Сибирь.Ты богатства ее не проспи.
И недобрых гостей, если надо, по-русски встречай.
Корабли англичан пробираются к устью Оби,
и шпионы немецкие ищут дороги в Китай»...

«Пусть новый приходит «мессия»
И правит свой бал на земле.
Россия, Россия, Россия.
Ты вечно – Россия во мгле».

«Улыбаюсь: «Ничто не слишком».
А беда – говорю: «Держись».
Я живу и умру мальчишкой,
постигающим эту жизнь».

Так и случилось. Не всё успелось, не всё спелось. Крутые 90-е многим обломали крылья. Владимир Антух умер от пневмонии, по врачебной халатности, из-за отсутствующего страхового полиса, а скорее всего из-за отсутствия воли к жизни. Завод развалился, Володя еле нашел работу грузчика в магазине, жил по-прежнему с матерью, отказавшей от дома его старым друзьям, выпивал. Стихи писал и даже, съездив в Москву на I Всероссийское совещание молодых писателей, подготовил вторую книгу. Но её выхода не дождался, не одолев рокового для поэтов возраста тридцати шести лет…
Пока был жив, казалось, что пытается прыгнуть выше головы. Истинная же глубина и зрелость его поэзии открылась в посмертном сборнике. Побежал мороз по коже от философских обобщений:

«Твой не опоздает дилижанс?
Путь его рассчитан на века?
Ты прозреешь. Может быть сейчас.
А вокруг – ни друга, ни врага». 

Читая его светлые безыскусные строки, видишь скрипучий дебаркадер, качающийся на речных волнах в блёстках утренней зорьки, цветущую черемуху. Чувствуешь «сонную волну», туманную гармонию утра. Мне особенно дорога его лирика, выросшая из наших отношений:

«Нёс тебя по лужам на руках,
потому что ты была моей.
И качались звезды на ветвях
вымокших, промокших тополей»...

«Я думал о тебе бессонными ночами.
Я с именем твоим ложился и вставал.
А прошлое мое смеялось за плечами.
Смеялось надо мной. Но я не отвечал»...

«До пустоты, до самоотреченья.
От дня сего и до скончанья дней.
До самого последнего мгновенья
Я не желаю жалости твоей»…

«Постылое прошлое рухнет на плечи нам бременем.
Свой жребий получим в конце своего бытия,
И будут сокрыты слова до последнего времени.
Сокрыты слова. Запечатана книга сия».

«Идет, слагая эти строки,
идет, сквозь падающий снег,
сентиментальный и жестокий,
забытый вами человек».

«Что нам былое. Потерпим до завтра.
Счастье и горе приходят внезапно»…