поиск по сайту
05.07.2022
ВЛАДИМИР КРЮКОВ
ПАМЯТЬ КАК ИНСТРУМЕНТ ПЕРЕЖИВАНИЯ
 
О стихотворениях, написанных после книги «Белый свет» (2017)

МИБСЯ ещё застал время, когда излишнее внимание к быту было предосудительным. Высмеивали обывателей – тех, кто любовно обустраивал свое место обитания. Якобы уютный быт мог удержать человека от духовных устремлений, а дальние дороги, наоборот, могли в этом помочь. Я полюбил и Визбора, и Якушеву: «Милая моя, солнышко лесное», «Ты – моё дыхание».
Но я странным образом (а может быть, естественным) совместил любовь к путешествиям и к родному углу. Здесь, в этом приятии самого повседневного окружения мне очень помог Александр Кушнер.
Так же, как храня верность завету «возьмемся за руки, друзья», я вполне совместил это с романтизмом Гумилёва – независимым, одиноким.

Хочется рассказать, что чувствовал раньше. Но ощутить заново то, что восхищало, волновало – теперь не получится. Вот задача: восстановить, что именно и как именно волновало. В мои сегодняшние годы главным инструментом переживания стала память. Именно она выстраивает картины в сновидениях. Никто не сравнится в русской поэзии с есенинской живописностью, но никто не мешает держать её ориентиром.
Ну а самое главное для меня сегодня, чтобы эти стихи не стали изобретёнными, головными. Ведь тогда и эмоции будут придуманные, не органичные.
 
* * *
 
                                Августу 1968-го
 
Вновь во сне своенравная эта река.
Рядом с нашей стоянкой шумит перекат.
 
И опять и урчит, и бормочет Казыр,
повторяя нам, скажем для рифмы, азы,
а вообще-то напоминая:
это время прекрасное, помни его,
может, лучше не будет вообще ничего.
Может, так – я и вправду не знаю.
 
Эти дни, когда небо сияло, когда
Невозвратно летела, сверкала вода
Чудно, невыносимо сверкала!
Я проснулся и понял, что сердце во сне
Побывало в немыслимой той стороне,
Где остались высокие скалы.
 
И трепещет как там поутру
Трепетала листва на ветру.
 

* * *

И странное чувство меня опять
не в первый раз посетило,
когда покажется: время вспять
отправилось, поворотило.
 
Туда, где вешней траве сродни
в те дивно юные годы
мы вслух читали «Труды и дни»
мудрого Гесиода.
 
И где луна глядела в окно,
чему не мог помешать я
и было ей увидеть дано
нагие наши объятья.
 
Я тоже вижу, но вот беда –
в размытом, неверном свете.
Похоже, там уже никогда
и никого не встретить.
 
Звучат какие-то голоса
то ближе, то глуше, тише,
мне незнакомые, я и сам
уже не хочу их слышать.
 
И этих песен я не пою,
и эти не знаю лица,
и никого там не узнаю,
и значит: пора возвратиться.
2018 – апрель 2019
 
В 2016-м я был гостем в семье моего бывшего ученика из деревни Монастырка. Уже много лет Юра и Эмма – граждане Германии. Марбург был в числе городов, которые мои друзья решили мне показать. Они знали, что их гость любит Пастернака и знали, что в этом городе есть улица, которую назвали его именем. Здесь, на окраине, он снимал комнату, добираться до университета было далеко. Пастернак в своей прозе написал, что город почти не изменился со времен учившегося здесь Ломоносова. Похоже, он таков и сегодня. Англо-американские бомбардировки обошли его стороной – здесь не было военных объектов. С высоты открывается замечательный вид на сотни черепичных крыш. А внизу, на такой же старинной площади, мы зашли в кафе. Здесь, пока мы ждали, когда подадут кофе, на меня внимательно смотрел большой сенбернар. Я попросил разрешения (в Германии без разрешения нельзя) сфотографироваться рядом с ним на память. Ничего я писать не собирался, но вот в декабре 2021-го как-то само собой в два дня (редкий для меня случай) сочинилось стихотворение. Вот оно.
 

МАРБУРГ
 
Улица тихо взбирается в гору –
Это и есть Pasternakstrasse.
Это и есть тот самый город,
Где разыгрались такие страсти.
Камень лестниц, длинные шпили.
Тут когда-то жил Ломоносов.
Весело вспомнить: и мы здесь пили
Кофе в память великих россов.
Время жить принуждает наспех.
Как удержать что дорого-мило?
Но засыпая, я вижу нас всех,
Даже Бориса и Михаила.

 

Я всегда хотел опираться на классическую традицию. И всегда понимал, понимаю: чтобы обрести новое качество, нужно традицию ломать, не пугаясь эклектики, небрежности, даже косноязычия. Вот этого мне было не дано. И теперь уже такого слома (пусть в хорошем смысле) не случится. Да, новое слово и новый образ могут быть смелыми, броскими, громкими — против старых и стертых. Но часто оказывалось, что за этими смелыми словами не было ничего, кроме звука.
Остаюсь одним из прилежных учеников в школе русского традиционного стихосложения и традиционной эстетики.
Тут тоже есть над чем работать. Как важно для узнаваемости и неповторимости найти свою интонацию. Но она не явится сама собой, это результат большой работы. Но зато потом Мастер слова достигает такой достоверности интонации, что ты чувствуешь: он обращается именно к тебе. И это не кажется, так оно и есть. И я в своих опытах пытаюсь приблизиться к этому, насколько возможно, насколько в моих силах.
 

* * *
Ветер сдувает рубаху зноя,
облепившую тело,
и наступает время иное.
Прошлое – отлетело.
 
Благостен день, неописуем,
длись, бездумная нота.
Ничего не прожито всуе,
всё это для чего-то.
 
Не напрягай напрасно извилин, 
не умножай мороки.
Нас уже взвесили, раскроили, 
нам отмерили сроки.
 
И наступает время иное –
прошлое отлетело.
Время воздуха? перегноя?
Наше ли это дело…
 
Канет туда, откуда явилась
жизнь, что была легка мне:
да, я не отбывал повинность,
не перекатывал камни.
 
Не выматывался на пределе,
не торчал, где опасно.
Но, слава богу, был не при деле – 
отлученным от паствы.
 
Вот оно –  время моё благое
с новой, глядишь, удачей. 
Будет неведомое другое.
Будет как-то иначе.
26.07.19


Вещи долговечнее людей. Вещи из повседневности вполне естественно и успешно становятся предметом поэзии, что доказал Кушнер. Недавно старая подруга подарила мне совершенно шикарный большого формата альбом для фотографий. Снимки там могут располагаться в заданной тобой композиции под прозрачной клеящейся пленкой. Когда я начал их размещать, пришли вот такие стихи.
 

СТАРЫЕ СНИМКИ
 
Я смакую медовые пряники
с молоком. Балдею от Пресли.
Вот мы тушим огонь не торфянике,
он опять за своё – хоть тресни.
 
Боря хвалится классными ластами
Даст поплавать – не жмот, не жила.
Эта девушка смотрит ласково
и влюбленно. Ей-богу, было.
 
Вот в стаканах – кофе с цикорием.
Эти, с краю, грустны ребята.
Предстоит отчаливать вскоре им
не прощаясь и без возврата.
 
Спирт «Рояль». Ну так что ж: налей его.
Причастимся, друзья-собратья,
доброй памяти Менделеева.
Всех потом не смогу собрать я.
 
Даты, надписи полустертые.
Но как близко и рядом, Боже!
Все со мною – живые и мёртвые,
И сегодня живые всё же.

 
Снова возвращаешься к тому, что пытался понять в юности. Откуда этот интеллигентский комплекс вины перед народом? Да и сам-то я какой интеллигент? Не слишком ли возомнил о себе? Но вот как-то получилось, что оторвался и от рабочего, и от крестьянина. А тогда принято было считать, что народ лучше, мудрее, глубже этой межклассовой прослойки. Я ещё застал фильмы, где старый рабочий терпеливо и ласково учит жизни образованного молодого человека, не умеющего понять её глубинной тайны.
И только жизненный опыт позволил усомниться в наличии этой высшей мудрости. И постепенно показалось мне странным, что образованность не стала необходимым качеством вообще всякого нормального человека. Она как-то признана для народа не обязательной. Но ведь правда же, что ты находишь большее понимание с рабочим человеком, читающим Чехова, чем с тупицей, не желающим ничего знать о культуре. И творческое отношение к материальному труду вполне соотносимо с твоими творческими занятиями. Вот что сложилось на эту тему.
 

* * *
                                             Борису Былину
 
В детстве виделось то, что у всех на виду,
Подрасту – и другое прибудет.
Вот открылись и мне на каком-то году
Всяких славных ремёсел люди.
 
Я любил глядеть, как у них в руках
обращались ветки в корзину,
и печально зная, что мне никак
сделать это невообразимо.
 
Как легко ты, Борис, выбираешь пазы
у звенящих брёвен сосновых, 
ну а мне так непросто даются азы 
этой плотницкой верной основы.
 
Ну да ясно: мы принадлежим
К разным стратам, различным кастам.
Ни к чему прилежание, строгий режим –
Нет, не быть мне таким рукастым.
 
В нашем старом посёлке остались дома – 
на карнизах резьбе больше века.
Вот бы строки мои – как меня терема – 
так расстрогать смогли человека. 


Мне всегда были чужды так называемые «лирические герои». Помню, на университетском лито благообразный первокурсник в приличном прикиде бодро читал: «Я прошёл четыре моря, Пережил немало горя, Предо мной вставали скалы, И страшили их оскалы». Я расхохотался так, что самому стало неловко. Теперь, с годами, мне и подавно не нужны какие-то герои, которые будут говорить от первого лица. Нет, от первого лица буду говорить я сам – и не должно быть никакого несоответствия между мной и стихотворением. И дальше между стихотворением и читателем. Так, по крайней мере, мне бы хотелось. И разгадывать ничего не надо.
 

* * *

Отчего же сегодня не быть тишине
содержанием целого дня?
Это дело хорошее, это по мне,
это всё в руках у меня.
Да, любил я когда-то словами сорить,
и совсем ни о чём говорить.
Но прошли эти глупости, эта пора
неизбежная, впрочем. Сейчас
я не тот, что вчера и слова – не игра.
Я теперь люблю помолчать.
 
* * *

Во сне мы были у реки.
Уже я знал: ты не живая,
и потому твоей руки
коснуться медлил, ожидая
 
почувствовать своей рукой
тот самый залетейский холод
над этой странною рекой
тягучей, тёмной, словно солод.
 
И что-то я тебе сказал,
и даже повторяю снова,
гляжу в холодные глаза,
и ты в ответ, в ответ – ни слова.
 
Твоей пугаюсь немоты,
и понимаю я внезапно,
я понимаю: видишь ты
моё неведомое завтра.
 
Но ты не скажешь…


Вспомнить и остановить мгновение. Сейчас все они кажутся прекрасными, а ведь были вполне обыденными. Они прекрасны, потому что неповторимы. Читая жизнеописания больших людей, видишь там взятые вершины, провалы, короче, события. Оглядываясь назад на свою жизнь, отмечаешь, что всё там более-менее ровно, местами ямы, местами холмы, но в целом без особых катаклизмов. Однако с удовлетворением отмечаешь, что в том потоке повседневности надо было иногда делать свой серьезный выбор, и ты делал его правильно.
 

* * *
 
                         Стасу Божко
1.
Покладистей и покорней
учили нас быть когда-то
и всех с работы поперли
читателей самиздата.
 
Печально? Да ну, едва ли,
ведь наша молодость с нами:
рубили, пни корчевали
и ветки швыряли в пламя.
 
И что там ни говорили,
клеймили даже и крыли,
над нами «Аве, Мария»
свои расправляет крылья.
 
2.
Не ждали рая впереди,
и ни на что не уповали.
Рубаха, тесная в груди,
с подвёрнутыми рукавами.
 
Рука покуда не слаба,
топор – не мяч в Уимблдоне,
и утираешь пот со лба
обратной стороной ладони.
 
Но вот усталости волна
с рабочего уносит круга,
я слышу монологи друга,  
завидую, ему дана
 
высокая небрежность речи
естественная, как дышать…
И нашей жизни скоротечность
не хочет принимать душа.
 
 
ПЛОЩАДЬ КИРОВА
 
               Памяти Володи Крамаренко
              (Вальдемара Крамера)
 
Забавная площадь, где справа налево
И слева направо идут трамваи.
Захочется ли среди их распева
И скрежета здесь посидеть? Едва ли.
 
И правда, кто же тебя неволит.
Но отчего я внезапно замер?
А это, знаешь, не оттого ли,
Что возникает перед глазами,
 
И утвердившись вполне, предстанет
Невзрачный дом под шиферной крышей.
 Сейчас уже от него следа нет.
Да нет же, вот он – живёт и дышит.
 
Встречай же, Крамер, товарищ старый,
Картошку ставь на плиту, а эту
Бутыль на стол. И давай к ней тару,
Врубай испытанную «Комету».
 
Приют наш был уже не избою,
А чуть ли не славным английским клобом.
И полупридуманные изгои –
Мы подражали высоколобым.
 
Но где звучали битлы, стаканы,
Где поминали тех, кто в опале,
Там расставляло время капканы,
Куда в итоге мы все попали.
 
Какие счеты или обиды, 
Когда скрежещут, поют трамваи?
А ты стоишь с потерянным видом, 
Не сразу этот мир узнавая. 
Октябрь 2021


Реальность мировой культуры, мне кажется, такой же источник для творчества, как реальность окружающей жизни. И можно представить её такой же осязаемой, как повседневный предметный мир. И только для тех, кто хранит незамутненную самобытность, культура не только не нужна, но и вредна как помеха. Им легче без этой поклажи.
 

* * *
                    Андрею Бяликову
 
Беспечные барды – поэты,
Ваганты – весёлые люди
Когда-то по белому свету
Бродили. Их больше не будет.
 
То время уже откололось
Как айсберг, растаять готово…
Но есть человеческий голос,
И есть сохранённое слово.
 
Какие волшебные вещи!
Как будто вернулись ваганты!
И вот уже слово трепещет,
Живёт на губах музыканта.
 
Стучат и поют тамбурины,
И звуки столетья забыли.
Для нас они были творимы,
И нам предназначены были!
Март
 
* * *
 
На вопрос, как дела у него,
Человек отвечал: «Ничего.               
Только старость никак не проходит».
Так сказал, улыбаясь, Толстой.
Да вопрос-то и вправду простой,
Вроде как о семье, о погоде.
 
Я великому старцу вослед
Одолел много зим, много лет,
Оценил гениальность ответа.
Не проходит… А что, разве есть
Варианты какие-то здесь?
Все мы знаем, чем кончится это. 


Ниже – последнее по времени стихотворение, которое кажется мне состоявшимся. Мне хотелось, чтобы его прочитал Кушнер. Тем более, что то, о чём написано, происходило в тот август, когда мы с Глебом навестили мою дочь (его сводную сестру), навестили и Кушнера. Александр Семёнович ответил на письмо, похвалил удачную картинку моря и побережья, отметил неудачную строку, я с ним сразу согласился, заменил.
 

ФИНСКИЙ ЗАЛИВ. 2018.

Оллила – это финское имя поселка
В сорока километрах от Санкт-Петербурга.
Нынче Солнечное – вполне по-советски.
Но ей-богу, не в этом, не в этом дело.
 
Дело в том, что, когда, оставив машину,
Хвойным мелким прошли перелеском,
Нам открылось и сердце растормошило
Море с его независимым плеском.
 
Здесь вошли в воду большие камни,
Часть осталась на полосе прибоя.
Так валуны и волны веками
В дружбе и споре между собою.
 
Это дюны? Давай назовём это дюны.
Как спокойны они и как величавы,
И бессмертны и, видимо, вечно юны.
Ах, какие банальности, боже правый.
 
Ну и пусть я пока побуду акыном,
Если слова нет точнее и ближе,
Если рядом дочь моя с моим сыном,
Я их вместе едва ли еще увижу.
 
Потому что уже схожу с круга,
Потому что взрослые мои дети
Далеко живут сейчас друг от друга…
Ну а, впрочем, чего не бывает на свете.
 
И летела собака краем залива,
Одурев от радости и свободы.
И как та собака я был счастливым…
Невозвратные прокатили годы.
 
Но и даже сейчас, навострив ухо, 
В шуме крон своего сибирского бора
Различу известным цветным слухом
Плеск, сияние. Синюю даль простора.
18.02.2022.


P.S.
Большая часть стихотворений публикуется впервые, некоторые были напечатаны ранее в журналах «Звезда» (Санкт-Петербург), «Сибирские огни» (Новосибирск) и «Начало века» (Томск).

Об авторе:

ВЛАДИМИР МИХАЙЛОВИЧ КРЮКОВ – томский поэт и прозаик, журналист, публицист, правозащитник, член Союза российских писателей. Живёт в селе Тимирязевское Томской области.
Владимир Крюков родился 11 апреля 1949 года в селе Пудино Парабельского района Томской области.
Автор сборников стихов «С открытым окном» (Томск, 1989), «Созерцанье облаков» (Томск, 1994), «В области сердца» с предисловием А. Кушнера (2005), «Стихотворения» (2009, премия Томской области в сфере образования, науки, здравоохранения и культуры), «…Вдруг скажется просто» (2013), «Белый свет» (2016), сборников стихов и прозы «Линия ветра» (1999), стихов и дневниковых замет «Жизнь пунктиром» (2007), книги рассказов «Мальчик и другие истории» (2013), «Заметки о нашем времени». Книга воспоминаний» (2014), «Заметки о нашем времени. Книга воспоминаний. Вторая часть» (2018), «Промежуток» (повесть и рассказы) (2019).
Владимир Крюков – автор совместной с А. М. Сагалаевым книги «Г. Н. Потанин: опыт осмысления личности» (Новосибирск, 1991), автор книги «Александр Адрианов. Последние годы» (Томск, 2004).
Занимается литературными поэтическими переводами.
Поэзия и проза Владимира Крюкова представлены в антологии «Библиотека томской поэзии и прозы» (том V, 2019). Стихи томского поэта вошли в антологию «Пламень. Современная русская поэзия» (Москва, 2009).
Лауреат премии Томской области в сфере образования, науки, здравоохранения и культуры (2009). В 2016 году Владимир Крюков со сборником стихов «Белый свет» стал лауреатом Второй Губернаторской литературной премии, победив в номинации «Поэзия».
Член Союза российских писателей с 1998 года.

Новые поступления литературы
Томск
Видеоресурсы
библиотеки
Новое на сайте
Книга месяца. Семнадцать мгновений 
любви

Новинки–детям. Интерактивная книжка
Дайджесты. Экологические проблемы 
Томской области. Вып. 19
 
Голос читателя. Елена Клименко
о творчестве Владимира Антуха

Творческий калейдоскоп. Владимир Тимошин. Сапоги
Книги-юбиляры. 30 лет повести 
в рассказах Бориса Климычева 
«Томские чудеса»

Книги ЛитРес. Читаем книги сибирских писателей с ЛитРес!
Полнотекстовые документы. 
Лушников С. В. Пятёрка по рисованию
Брендовые праздники. Этнический фестиваль «Большая рыба»
Томск литературный. Николай Хоничев
Викторины. Удивительные сказки Александра Волкова
Виртуальные выставки.
«Время года – любовь»
Легенды и сказания Томского края. Селькупы, ханты, кеты
Календарь знаменательных дат
электронный каталог
События
23 ноября в истории Томска:

1. Наумова-Широких, Вера Николаевна -- 23 ноября 1877 года родилась Вера Николаевна Наумова-Широких. - До юбилея 3 года (интервал 5 лет), с даты события прошло 147 лет
Счетчики
Яндекс.Метрика
С 01 мая 2016 года Вы наш 1459755 посетитель. Сегодня 984.
экология
Главная страница     Новости     Томск литературный     О книгах     Краеведение – детям     Ресурсы     Центр краеведческой информации     Брендовые праздники     Гостевая книга
история библиотек